Возвращение с фронта

Город затихает в веренице фонарей.
Щель заката дождичком поплачет.
Стук копытный пегих лошадей,
а возница крут, и не иначе.

Я заглянул сюда всего на миг
на вечерней лошади. И значит:
«Все срока отмотаны. Эй, вези старик
на Таганку!..» Бричка… Тень маячит.

По синичкиным, рябиновым дворам
разгони, извозчик, сонных сизарей,
чтоб из вдовьих, прицерковных рам
след крестили персты звонарей.

Здесь в толпе причудливых людей
выдают на душу по полбулки.
Я загнал с десяток лошадей
на фронтах и в зонах, в закоулках.

Я заглянул сюда на пять минут,
навестить её. Эй, вы, потише!
Меня ждут здесь! Стало быть, не ждут?
Дождь молотит, барабанит в крыши.

Здравствуй, я вернулся! Хочешь, верь не верь!
Заскрипела в петлях чья-то дверь.
На комоде слоники с тех пор –
старенький, дешёвенький фарфор.

Я навестил тебя, уйду на днях.
Лай собачий во дворе занялся.
Фонари и дрёма в тополях.
Я вернулся целым! Отстрелялся!..

Зону всё не к месту вспоминал,
лица и наветы из глубинки.
На Алдане внутренний вокзал,
дух угля, штрафбат, дымы с кислинкой.

Миром всем крещёны мы над нарами!
Фонари над проволокой качались.
Выводили нас из зоны парами,
добровольно! Все на фронт подались!

Был тогда на нас особый спрос.
Шли штрафбаты в пекло по старинке.
Ночь – пора тоски, метаморфоз
и людских убожеств на простынке.

Ты не гляди на грудь, разинув рот.
Мишка Коган там вождя прикинул.
Уходил в туман наш первый взвод.
Зацепило. Уцелел. Не сгинул!..

Эх, моя печаль до звёзд и фонарей,
утопись в бутылке, водкой захлебнись!
Пью за то, чтобы закрылись сотни лагерей, вертухаи – кровопийцы все перевелись!..

К тебе вознёсся я, как в рай наверх.
Прыгала иголка по пластинке.
Грезился разбитый Кенигсберг
в жёлтом пламени коптящей керосинки.

Мир такой огромный! Вдаль и вширь, и ввысь
хватит места всем! Смотри в окно!
Но содержит лишь любовь да ненависть.
Третьего нам Богом не дано!..

Ты не гляди так строго на меня.
Разомлел, и ладно! Нет вины!
Ведь пройдёт всё это! Зарастёт Земля
хлебом и полынью, до следующей войны…

26 марта